Текст песни Edgar Allan Poe Music Version - The Raven
Просмотров
45
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Edgar Allan Poe Music Version - The Raven, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered, week and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore-
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
“'Tis some visitor,” I muttered, “tapping at my chamber door-
Only this and nothing more.”
Ah, distinctly I remember, it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;-vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for the lost Lenore-
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore-
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,
“'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door-
Some late visitor entreating entrance at my chamber door; -
This it is and nothing more.”
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
“Sir,” said I, “or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you” - here I opened wide the door: -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, “Lenore?”
This I whispered, and an echo murmured back the word, “Lenore!”
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
“Surely,” said I, “surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore-
Let my heart be still a moment, and this mystery explore; -
'Tis the wind and nothing more!”
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door-
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door-
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
“Though the crest be shorn and shaven, thou,” I said, “art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore-
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning-little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door-
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as “Nevermore.”
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered-not a feather then he fluttered-
Till I scarcely more than muttered, “Other friends have flown before-
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.”
Then the bird said, “Nevermore.”
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
“Doubtless,” said I, “what it utters is its only stock and store,
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore-
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Nev
Once upon a midnight dreary, while I pondered, week and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore-
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
“'Tis some visitor,” I muttered, “tapping at my chamber door-
Only this and nothing more.”
Ah, distinctly I remember, it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;-vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for the lost Lenore-
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore-
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,
“'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door-
Some late visitor entreating entrance at my chamber door; -
This it is and nothing more.”
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
“Sir,” said I, “or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you” - here I opened wide the door: -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, “Lenore?”
This I whispered, and an echo murmured back the word, “Lenore!”
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
“Surely,” said I, “surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore-
Let my heart be still a moment, and this mystery explore; -
'Tis the wind and nothing more!”
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door-
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door-
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
“Though the crest be shorn and shaven, thou,” I said, “art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore-
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning-little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door-
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as “Nevermore.”
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered-not a feather then he fluttered-
Till I scarcely more than muttered, “Other friends have flown before-
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.”
Then the bird said, “Nevermore.”
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
“Doubtless,” said I, “what it utters is its only stock and store,
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore-
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Nev
Ворон
Однажды в полночь тоскливо, пока я размышлял, неделю и устал,
По многим странным и любопытным объемам забытых знаний,
Пока я кивнул, почти дремал, внезапно наткнулся,
По мере того, как кто-то осторожно постучал, постучал в дверь моей камеры.
«Это какой-то посетитель, - пробормотал я, - постукивая по моей камере,
Только это и ничего больше.
Ах, я отчетливо помню, это было в мрачном декабре,
И каждый отдельный умирающий уголь сотворил свой призрак на полу.
Я с нетерпением ждал завтрашнего дня;
Из моих книг скорбь печали - печаль за потерянную Ленор-
Для редкой и сияющей девы, которую ангелы называют Леноре-
Безымянный здесь навсегда.
И шелковый, грустный, неуверенный шелест каждого фиолетового занавеса
Увлек меня - наполнил меня фантастическими ужасами, которые раньше не ощущались;
Так что теперь, чтобы все еще избивать мое сердце, я стоял, повторяя,
«Это какой-то посетитель, ухаживающий за дверью в моей камере,
Некоторый поздний посетитель просил вход в мою дверь камеры; -
Это оно и не более того.
Вскоре моя душа усилилась; затем переставая колебаться,
«Сэр, - сказал я, - или мадам, истинно ваше прощение, которое я умоляю;
Но факт в том, что я дремал, и так мягко вы пришли рэп,
И так слабо вы постучали, постукивая по моей дверце камеры,
То, что я не был уверен, что я тебя слышал », - здесь я широко открыл дверь:
Тьма там и ничего больше.
Глубоко вглядываясь в эту темноту, я долго стоял, размышляя, опасаясь,
Сомневаюсь, мечтая мечты, о которой никто никогда не смел мечтать;
Но молчание было сплошным, и тишина не давала знака,
И единственное слово, на котором говорилось, было шепотом: «Леноре?»
Это я прошептал, и эхо пробормотало слово: «Леноре!»
Просто это и не более того.
Вернувшись в камеру, моя душа во мне горит,
Вскоре я снова услышал, как стук несколько громче, чем раньше.
«Конечно, - сказал я, - конечно, это что-то в моей оконной решетке;
Позвольте мне посмотреть, что это такое, и эта тайна исследует -
Пусть мое сердце будет неподвижным, и эта тайна исследуется; -
«Это ветер и ничего больше!»
Открыв здесь, я бросил затвор, когда, со многими флиртами и трепетом,
Там наступил величественный Ворон в святые дни;
Не менее поклонение сделало его; ни минуты не остановилась или не осталась;
Но, с миром лорда или леди, взгромоздился над моей дверью камеры,
Погруженный на бюст Паллады чуть выше моей камеры,
Охватился и сел, и ничего больше.
Тогда эта черная птица, обманывающая мое грустное воображение, улыбается,
Под тяжелым и суровым приличием лица, которое он носил,
«Хотя гребень будет оборван и выбрит, ты, - сказал я, - нет уверенности,
Жутко мрачный и древний Ворон, блуждающий с Ночного берега,
Скажи мне, какое твое великолепие имя на Плутонском берегу Ночи!
Покажи Ворона, «Никогда».
Я очень удивлялся этой неуклюжей домашней птице, чтобы слышать дискурс так ясно,
Хотя его ответ немного значителен - мало внимания уделяется;
Потому что мы не можем не согласиться с тем, что ни один живой человек
Когда-либо еще было благословлено видеть птицу над дверью камеры -
Птица или зверь на скульптурном бюсте над дверью камеры,
С таким названием, как «Nevermore».
Но Ворон, сидящий одиноко на спокойном бюсте, говорил только
Это одно слово, как будто его душа в том одном слове, что он изгонял.
Ничего дальше, чем он произнес, - а не перьев,
До тех пор, пока я чуть не пробормотал: «Другие друзья летали до того,
На следующий день он покинет меня, как раньше налетели мои надежды ».
Тогда птица сказала: «Никогда».
Вздрогнув от тишины, сломанной ответом, так точно сказанной,
«Несомненно, - сказал я, - то, что он произносит, является его единственным запасом и магазином,
Пойманный от какого-то несчастного хозяина, которого безжалостным бедствием
Последовал быстро и следовал быстрее, пока его песни не пострадали,
До панихиды его Надежды, что меланхолическое ношение
«Нев»
Однажды в полночь тоскливо, пока я размышлял, неделю и устал,
По многим странным и любопытным объемам забытых знаний,
Пока я кивнул, почти дремал, внезапно наткнулся,
По мере того, как кто-то осторожно постучал, постучал в дверь моей камеры.
«Это какой-то посетитель, - пробормотал я, - постукивая по моей камере,
Только это и ничего больше.
Ах, я отчетливо помню, это было в мрачном декабре,
И каждый отдельный умирающий уголь сотворил свой призрак на полу.
Я с нетерпением ждал завтрашнего дня;
Из моих книг скорбь печали - печаль за потерянную Ленор-
Для редкой и сияющей девы, которую ангелы называют Леноре-
Безымянный здесь навсегда.
И шелковый, грустный, неуверенный шелест каждого фиолетового занавеса
Увлек меня - наполнил меня фантастическими ужасами, которые раньше не ощущались;
Так что теперь, чтобы все еще избивать мое сердце, я стоял, повторяя,
«Это какой-то посетитель, ухаживающий за дверью в моей камере,
Некоторый поздний посетитель просил вход в мою дверь камеры; -
Это оно и не более того.
Вскоре моя душа усилилась; затем переставая колебаться,
«Сэр, - сказал я, - или мадам, истинно ваше прощение, которое я умоляю;
Но факт в том, что я дремал, и так мягко вы пришли рэп,
И так слабо вы постучали, постукивая по моей дверце камеры,
То, что я не был уверен, что я тебя слышал », - здесь я широко открыл дверь:
Тьма там и ничего больше.
Глубоко вглядываясь в эту темноту, я долго стоял, размышляя, опасаясь,
Сомневаюсь, мечтая мечты, о которой никто никогда не смел мечтать;
Но молчание было сплошным, и тишина не давала знака,
И единственное слово, на котором говорилось, было шепотом: «Леноре?»
Это я прошептал, и эхо пробормотало слово: «Леноре!»
Просто это и не более того.
Вернувшись в камеру, моя душа во мне горит,
Вскоре я снова услышал, как стук несколько громче, чем раньше.
«Конечно, - сказал я, - конечно, это что-то в моей оконной решетке;
Позвольте мне посмотреть, что это такое, и эта тайна исследует -
Пусть мое сердце будет неподвижным, и эта тайна исследуется; -
«Это ветер и ничего больше!»
Открыв здесь, я бросил затвор, когда, со многими флиртами и трепетом,
Там наступил величественный Ворон в святые дни;
Не менее поклонение сделало его; ни минуты не остановилась или не осталась;
Но, с миром лорда или леди, взгромоздился над моей дверью камеры,
Погруженный на бюст Паллады чуть выше моей камеры,
Охватился и сел, и ничего больше.
Тогда эта черная птица, обманывающая мое грустное воображение, улыбается,
Под тяжелым и суровым приличием лица, которое он носил,
«Хотя гребень будет оборван и выбрит, ты, - сказал я, - нет уверенности,
Жутко мрачный и древний Ворон, блуждающий с Ночного берега,
Скажи мне, какое твое великолепие имя на Плутонском берегу Ночи!
Покажи Ворона, «Никогда».
Я очень удивлялся этой неуклюжей домашней птице, чтобы слышать дискурс так ясно,
Хотя его ответ немного значителен - мало внимания уделяется;
Потому что мы не можем не согласиться с тем, что ни один живой человек
Когда-либо еще было благословлено видеть птицу над дверью камеры -
Птица или зверь на скульптурном бюсте над дверью камеры,
С таким названием, как «Nevermore».
Но Ворон, сидящий одиноко на спокойном бюсте, говорил только
Это одно слово, как будто его душа в том одном слове, что он изгонял.
Ничего дальше, чем он произнес, - а не перьев,
До тех пор, пока я чуть не пробормотал: «Другие друзья летали до того,
На следующий день он покинет меня, как раньше налетели мои надежды ».
Тогда птица сказала: «Никогда».
Вздрогнув от тишины, сломанной ответом, так точно сказанной,
«Несомненно, - сказал я, - то, что он произносит, является его единственным запасом и магазином,
Пойманный от какого-то несчастного хозяина, которого безжалостным бедствием
Последовал быстро и следовал быстрее, пока его песни не пострадали,
До панихиды его Надежды, что меланхолическое ношение
«Нев»