Текст песни Вера Полозкова - больше никого не люби, моя девочка, не люби
Просмотров
730
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Вера Полозкова - больше никого не люби, моя девочка, не люби, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
высоко, высоко сиди,
далеко гляди,
лги себе о том, что ждет тебя впереди,
слушай, как у города гравий под шинами
стариковским кашлем ворочается в груди.
ангелы-посыльные огибают твой дом по крутой дуге,
отплевываясь, грубя,
ветер курит твою сигарету быстрей тебя –
жадно глодает, как пес, ладони твои раскрытые обыскав,
смахивает пепел тебе в рукав, -
здесь всегда так: весна не к месту, зима уже не по росту,
город выжал ее на себя, всю белую, словно пасту,
а теперь обдирает с себя, всю черную, как коросту,
добивает пленки, сгребает битое после пьянки,
отчищает машины, как жестяные зубы или жетоны солдатов янки,
остается сухим лишь там, где они уехали со стоянки;
россиянки
в курточках передергивают плечами на холодке,
и дымы ложатся на стылый воздух и растворяются вдалеке,
как цвет чая со дна расходится в кипятке.
не дрожи, моя девочка, не торопись, докуривай, не дрожи,
посиди, свесив ноги в пропасть, ловец во ржи,
для того и придуманы верхние этажи;
чтоб взойти, как на лайнер – стаяла бы, пропала бы,
белые перила вдоль палубы,
голуби,
алиби –
больше никого не люби, моя девочка, не люби,
шейни шауи твалеби,
let it be.
город убирает столы, бреет бурые скулы,
обнажает черные фистулы,
систолы, диастолы
бьются в ребра оград, как волны,
шаркают вдоль туч хриплые разбуженные апостолы,
пятки босые выпростали,
звезды ли
или кто-то на нас действительно смотрит издали,
«вот же бездари, - ухмыляется, -
остопездолы».
что-то догнивает, а что-то выжжено – зима была тяжела,
а ты все же выжила, хоть не знаешь, зачем жила,
почему-то всех победила и все смогла –
город, так ненавидимый прокуратором, заливает весна и мгла,
и тебя аккуратно ткнули в него, он пластинка, а ты игла,
старая пластинка,
а ты игла, -
засыпает москва, стали синими дали,
ставь бокал, щелчком вышибай окурок,
задувай четыре свои свечи,
всех судили полгода,
и всех оправдали,
дорогие мои москвичи, -
и вот тут ко рту приставляют трубы
давно почившие
трубачи.
далеко гляди,
лги себе о том, что ждет тебя впереди,
слушай, как у города гравий под шинами
стариковским кашлем ворочается в груди.
ангелы-посыльные огибают твой дом по крутой дуге,
отплевываясь, грубя,
ветер курит твою сигарету быстрей тебя –
жадно глодает, как пес, ладони твои раскрытые обыскав,
смахивает пепел тебе в рукав, -
здесь всегда так: весна не к месту, зима уже не по росту,
город выжал ее на себя, всю белую, словно пасту,
а теперь обдирает с себя, всю черную, как коросту,
добивает пленки, сгребает битое после пьянки,
отчищает машины, как жестяные зубы или жетоны солдатов янки,
остается сухим лишь там, где они уехали со стоянки;
россиянки
в курточках передергивают плечами на холодке,
и дымы ложатся на стылый воздух и растворяются вдалеке,
как цвет чая со дна расходится в кипятке.
не дрожи, моя девочка, не торопись, докуривай, не дрожи,
посиди, свесив ноги в пропасть, ловец во ржи,
для того и придуманы верхние этажи;
чтоб взойти, как на лайнер – стаяла бы, пропала бы,
белые перила вдоль палубы,
голуби,
алиби –
больше никого не люби, моя девочка, не люби,
шейни шауи твалеби,
let it be.
город убирает столы, бреет бурые скулы,
обнажает черные фистулы,
систолы, диастолы
бьются в ребра оград, как волны,
шаркают вдоль туч хриплые разбуженные апостолы,
пятки босые выпростали,
звезды ли
или кто-то на нас действительно смотрит издали,
«вот же бездари, - ухмыляется, -
остопездолы».
что-то догнивает, а что-то выжжено – зима была тяжела,
а ты все же выжила, хоть не знаешь, зачем жила,
почему-то всех победила и все смогла –
город, так ненавидимый прокуратором, заливает весна и мгла,
и тебя аккуратно ткнули в него, он пластинка, а ты игла,
старая пластинка,
а ты игла, -
засыпает москва, стали синими дали,
ставь бокал, щелчком вышибай окурок,
задувай четыре свои свечи,
всех судили полгода,
и всех оправдали,
дорогие мои москвичи, -
и вот тут ко рту приставляют трубы
давно почившие
трубачи.
high, high,
look far,
Lie to yourself about what awaits you ahead,
Listen to how the town has gravel under the tires
the old man's cough is turning in his chest.
angels messengers walk around your house along a steep arc,
spitting, rude,
the wind smokes your cigarette faster than you -
greedily swallows, like a dog, open your open palms,
smacks ashes in your sleeve, -
here it is always like this: spring is out of place, winter is no longer according to growth,
The city squeezed it on itself, all white, like a paste,
and now rips himself off, all black as a bust,
finishes the film, rakes the beat after drinking,
cleanse machines, like tin teeth or tokens of Yankee soldiers,
remains dry only where they left the parking lot;
Russians
in the jackets, they shrug their shoulders in the cold,
and the smoke falls on the cold air and dissolves in the distance,
as the color of tea from the bottom diverges in boiling water.
do not tremble, my girl, do not rush, smoke, do not tremble,
sit, hanging your legs in the abyss, a catcher in the rye,
for this purpose the upper floors were designed;
to ascend, as a liner - would have melted, would have disappeared,
white railing along the deck,
pigeons,
alibi -
do not love anyone anymore, my girl, do not love,
shawnee Shawi Twalebi,
let it be.
the city cleans tables, shaves brown cheekbones,
reveals black fistulae,
systoles, diastoles
beat in the edges of the fences, like waves,
hoarse along the clouds hoarse awakened apostles,
heels barefoot erased,
stars do
or someone really looks at us from afar,
"Here is the bezdari," grins, "
stupid ".
something is dying, and something is burned out - winter was hard,
but you still survived, although you do not know why you lived,
for some reason everyone won and everything was possible -
The city, so hated by the procurator, floods the spring and the fog,
and you gently poked into it, it's a plate, and you need a needle,
old record,
and you need a needle, -
sleeps Moscow, became blue distances,
put a glass, flip the butt out,
blow out four of your candles,
all tried six months,
and everyone was acquitted,
my dear Muscovites, -
and here to the mouth put pipes
long gone
trumpeters.
look far,
Lie to yourself about what awaits you ahead,
Listen to how the town has gravel under the tires
the old man's cough is turning in his chest.
angels messengers walk around your house along a steep arc,
spitting, rude,
the wind smokes your cigarette faster than you -
greedily swallows, like a dog, open your open palms,
smacks ashes in your sleeve, -
here it is always like this: spring is out of place, winter is no longer according to growth,
The city squeezed it on itself, all white, like a paste,
and now rips himself off, all black as a bust,
finishes the film, rakes the beat after drinking,
cleanse machines, like tin teeth or tokens of Yankee soldiers,
remains dry only where they left the parking lot;
Russians
in the jackets, they shrug their shoulders in the cold,
and the smoke falls on the cold air and dissolves in the distance,
as the color of tea from the bottom diverges in boiling water.
do not tremble, my girl, do not rush, smoke, do not tremble,
sit, hanging your legs in the abyss, a catcher in the rye,
for this purpose the upper floors were designed;
to ascend, as a liner - would have melted, would have disappeared,
white railing along the deck,
pigeons,
alibi -
do not love anyone anymore, my girl, do not love,
shawnee Shawi Twalebi,
let it be.
the city cleans tables, shaves brown cheekbones,
reveals black fistulae,
systoles, diastoles
beat in the edges of the fences, like waves,
hoarse along the clouds hoarse awakened apostles,
heels barefoot erased,
stars do
or someone really looks at us from afar,
"Here is the bezdari," grins, "
stupid ".
something is dying, and something is burned out - winter was hard,
but you still survived, although you do not know why you lived,
for some reason everyone won and everything was possible -
The city, so hated by the procurator, floods the spring and the fog,
and you gently poked into it, it's a plate, and you need a needle,
old record,
and you need a needle, -
sleeps Moscow, became blue distances,
put a glass, flip the butt out,
blow out four of your candles,
all tried six months,
and everyone was acquitted,
my dear Muscovites, -
and here to the mouth put pipes
long gone
trumpeters.