Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 5 отрывок 3
Просмотров
49
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 5 отрывок 3, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Я отдираю от ладони кусочки кожи, старательно вымывая палец за пальцем, и, когда рука начинает кровоточить, перехожу к другой. Я очень переживаю, что эти ладони, перемазанные в крови этого парня, которыми я вчера сжимал член, нельзя будет отмыть – мне ведь надо ходить в Академию, записывать лекции, а если они останутся такими же грязными, мне придется от них избавиться, понимаете?..
Ведь этими руками я придерживал его за шею, когда, всунув член в рану в его животе, быстро двигался внутри, и стонал каждый раз, когда по его телу пробегала агоническая судорога. Этими руками я гладил его по губам и шептал: «Я люблю тебя, очень сильно люблю тебя». Этой рукой я держал его за горло, этой рукой я ранил его, этой рукой я сделал из него человека. И это не моя рука – это рука Господа, который из мусора делает совершенство.
Только мне застилают слезы глаза, и я, издав какой-то странный хрип, выключаю воду и выхожу в коридор, крепко зажмурившись и надеясь, что мой кавалер решит остаться в ванной, а лучше – исключительно в моем воображении.
Но он, наверное, очень устал быть одиноким и поэтому медленно тянется за мной на кухню. Наверное, месяц в земле не располагает к тому, чтобы надолго оставаться в замкнутом пространстве.
Дело в том, что я не планировал принимать гостей, не планировал устраивать ланч для оравы людей, и это причина, по которой я до крови закусываю щеку, видя второго парня. Они не переглядываются друг с другом – возможно, уже нечего сказать, – а только издают какой-то гортанный стон.
Мой сопровождающий стоит рядом со мной, когда я ставлю чайник, и совсем не смущается того, что я проливаю на пол кипяток, а потом, дрожащей рукой заливая кофе в чашку, намачиваю и скатерть. Они не выговаривают мне за беспорядок и негостеприимство – пока я толстым слоем намазываю масло на хлеб, они, с этим глухим чавкающим, снова и снова перебирают куски своего кишечника, с нажимом проглаживая пальцами места разрыва, как будто стараясь заново склеить их. Может, нужно предложить им джем, или тосты, или джин с тоником. Может, нужно повести себя радушнее, только я, поставив тарелку на пол, опускаюсь на колени, не в силах выносить их пустые лица, полные какого-то тупого горя и гнева, бессильной ярости и недовольства миром. Возможно, мне стыдно. Возможно, я просто слишком впечатлительный.
Они похожи на скупых ростовщиков, которые раз за разом перебирают свое золото: под столом я вижу, как они почти синхронно разглаживают свои кишки. Они бессмысленно пересчитывают количество обрывков, надеясь, что вот сейчас они найдут недостающий, вот сейчас, буквально через секунду, они снова смогут начать дышать. Они надеются: существует хотя бы одна тысячная доля шанса, что они не мертвы, что это дурацкая шутка. Они надеются, что темноту и холод, в которой они оказались, можно прогнать, но только какое-то смутное предчувствие бесконечного разочарования не дает им полностью окунуться в фантазию, где они снова живы. Как же сильно они хотят вернуться уже после того, как осознали, что жизнь – этот короткий промежуток между утробой матери и утробой могилы – была куда лучше вечной тишины и покоя, в которой никогда ничего не происходит, и только время со скрипом перетирает их кости.
- Мне жаль, - у меня слишком хриплый, сдавленный голос, который уходит к ним под ноги. – Мне так жаль. Мне очень жаль… - мы не на радостном и вдохновляющем завтраке у Тиффани – мы на поминках по Финнегану, и я, неразборчиво хрипя в замызганный пол: «Простите, мне правда очень жаль», - стараюсь слиться с цветом линолеума.
Язык не приспособлен для выражения скорби – так мне кажется, когда я затыкаю рот ладонью и начинаю тихо плакать. Как мне объяснить, что мне жаль, что они мертвы?.. Как мне объяснить, что я сопереживаю их утрате своей жизни, как собственной?
Ведь этими руками я придерживал его за шею, когда, всунув член в рану в его животе, быстро двигался внутри, и стонал каждый раз, когда по его телу пробегала агоническая судорога. Этими руками я гладил его по губам и шептал: «Я люблю тебя, очень сильно люблю тебя». Этой рукой я держал его за горло, этой рукой я ранил его, этой рукой я сделал из него человека. И это не моя рука – это рука Господа, который из мусора делает совершенство.
Только мне застилают слезы глаза, и я, издав какой-то странный хрип, выключаю воду и выхожу в коридор, крепко зажмурившись и надеясь, что мой кавалер решит остаться в ванной, а лучше – исключительно в моем воображении.
Но он, наверное, очень устал быть одиноким и поэтому медленно тянется за мной на кухню. Наверное, месяц в земле не располагает к тому, чтобы надолго оставаться в замкнутом пространстве.
Дело в том, что я не планировал принимать гостей, не планировал устраивать ланч для оравы людей, и это причина, по которой я до крови закусываю щеку, видя второго парня. Они не переглядываются друг с другом – возможно, уже нечего сказать, – а только издают какой-то гортанный стон.
Мой сопровождающий стоит рядом со мной, когда я ставлю чайник, и совсем не смущается того, что я проливаю на пол кипяток, а потом, дрожащей рукой заливая кофе в чашку, намачиваю и скатерть. Они не выговаривают мне за беспорядок и негостеприимство – пока я толстым слоем намазываю масло на хлеб, они, с этим глухим чавкающим, снова и снова перебирают куски своего кишечника, с нажимом проглаживая пальцами места разрыва, как будто стараясь заново склеить их. Может, нужно предложить им джем, или тосты, или джин с тоником. Может, нужно повести себя радушнее, только я, поставив тарелку на пол, опускаюсь на колени, не в силах выносить их пустые лица, полные какого-то тупого горя и гнева, бессильной ярости и недовольства миром. Возможно, мне стыдно. Возможно, я просто слишком впечатлительный.
Они похожи на скупых ростовщиков, которые раз за разом перебирают свое золото: под столом я вижу, как они почти синхронно разглаживают свои кишки. Они бессмысленно пересчитывают количество обрывков, надеясь, что вот сейчас они найдут недостающий, вот сейчас, буквально через секунду, они снова смогут начать дышать. Они надеются: существует хотя бы одна тысячная доля шанса, что они не мертвы, что это дурацкая шутка. Они надеются, что темноту и холод, в которой они оказались, можно прогнать, но только какое-то смутное предчувствие бесконечного разочарования не дает им полностью окунуться в фантазию, где они снова живы. Как же сильно они хотят вернуться уже после того, как осознали, что жизнь – этот короткий промежуток между утробой матери и утробой могилы – была куда лучше вечной тишины и покоя, в которой никогда ничего не происходит, и только время со скрипом перетирает их кости.
- Мне жаль, - у меня слишком хриплый, сдавленный голос, который уходит к ним под ноги. – Мне так жаль. Мне очень жаль… - мы не на радостном и вдохновляющем завтраке у Тиффани – мы на поминках по Финнегану, и я, неразборчиво хрипя в замызганный пол: «Простите, мне правда очень жаль», - стараюсь слиться с цветом линолеума.
Язык не приспособлен для выражения скорби – так мне кажется, когда я затыкаю рот ладонью и начинаю тихо плакать. Как мне объяснить, что мне жаль, что они мертвы?.. Как мне объяснить, что я сопереживаю их утрате своей жизни, как собственной?
I tear off pieces of skin from my palm, diligently washing my finger behind my finger, and when the hand starts to bleed, I turn to the other. I am very worried that these palms, smeared in the blood of this guy with whom I squeezed my penis yesterday, can not be washed-I have to go to the Academy, write lectures, and if they remain the same dirty, I'll have to get rid of them, you know? ..
After all, with these hands I held him by the neck when, sticking a penis into the wound in his stomach, quickly moved inside, and groaned every time an agonizing spasm passed through his body. With these hands I stroked his lips and whispered: "I love you, very much I love you." With this hand I held him by the throat, with this hand I wounded him, with this hand I made a man out of him. And it's not my hand - it's the hand of the Lord, who makes perfection out of garbage.
Only my eyes are covered with tears, and I make a strange wheeze, turn off the water and go out into the corridor, squeezing my eyes tight and hoping my knight will decide to stay in the bathroom, or better - only in my imagination.
But he must be very tired of being alone and therefore slowly follows me to the kitchen. Probably a month in the earth does not have to stay in a closed space for a long time.
The fact is that I did not plan to receive guests, I did not plan to organize a lunch for people's crowds, and this is the reason why I bleed my cheek to the bone, seeing the second guy. They do not look at each other - maybe there is nothing to say, but they only make a guttural moan.
My escort stands next to me when I put the kettle on, and it's not at all embarrassing that I'm pouring hot water on the floor, and then, with a trembling hand pouring coffee into a cup, soak and tablecloth. They do not reprimand me for mess and inhospitance - as long as I spread butter on bread with a thick layer, they, with this deaf muffler, again and again sort out pieces of their intestines, pressing their fingers with the fingers of the rupture site, as though trying to re-glue them. Maybe we need to offer them jam, or toast, or gin and tonic. Maybe we need to be more generous, only I put my plate on the floor, go down on my knees, I can not bear their empty faces, full of some dull grief and anger, impotent fury and discontent with the world. Maybe I'm ashamed. Maybe I'm just too impressionable.
They look like stingy moneylenders who repeatedly sort their gold: under the table I see how they almost synchronously smooth their guts. They pointlessly count the number of scraps, hoping that now they will find the missing, now, just a second later, they can start breathing again. They hope: there is at least one thousandth part of the chance that they are not dead, that this is a stupid joke. They hope that the darkness and cold in which they are found can be driven away, but only some vague premonition of infinite disappointment prevents them from completely plunging into fantasy where they are again alive. How much they want to return after they realized that life - this short interval between the mother's womb and the womb of the grave - was much better than eternal peace and quiet, in which nothing ever happens, and only time with a scratch scraped their bones.
- I'm sorry - I have too hoarse, choked voice, which goes to their feet. - I am so sorry. I'm very sorry ... - we're not on Tiffany's cheerful and inspiring breakfast - we're at Finnegans funeral feast, and I, grumbling indiscriminately to the scruffy floor: "I'm sorry, I'm really sorry" - I try to merge with the color of linoleum.
The language is not suitable for expression of grief - so it seems to me, when I shut my mouth with my palm and begin to cry quietly. How can I explain that I'm sorry that they are dead? .. How can I explain that I empathize with their loss of their lives as their own?
After all, with these hands I held him by the neck when, sticking a penis into the wound in his stomach, quickly moved inside, and groaned every time an agonizing spasm passed through his body. With these hands I stroked his lips and whispered: "I love you, very much I love you." With this hand I held him by the throat, with this hand I wounded him, with this hand I made a man out of him. And it's not my hand - it's the hand of the Lord, who makes perfection out of garbage.
Only my eyes are covered with tears, and I make a strange wheeze, turn off the water and go out into the corridor, squeezing my eyes tight and hoping my knight will decide to stay in the bathroom, or better - only in my imagination.
But he must be very tired of being alone and therefore slowly follows me to the kitchen. Probably a month in the earth does not have to stay in a closed space for a long time.
The fact is that I did not plan to receive guests, I did not plan to organize a lunch for people's crowds, and this is the reason why I bleed my cheek to the bone, seeing the second guy. They do not look at each other - maybe there is nothing to say, but they only make a guttural moan.
My escort stands next to me when I put the kettle on, and it's not at all embarrassing that I'm pouring hot water on the floor, and then, with a trembling hand pouring coffee into a cup, soak and tablecloth. They do not reprimand me for mess and inhospitance - as long as I spread butter on bread with a thick layer, they, with this deaf muffler, again and again sort out pieces of their intestines, pressing their fingers with the fingers of the rupture site, as though trying to re-glue them. Maybe we need to offer them jam, or toast, or gin and tonic. Maybe we need to be more generous, only I put my plate on the floor, go down on my knees, I can not bear their empty faces, full of some dull grief and anger, impotent fury and discontent with the world. Maybe I'm ashamed. Maybe I'm just too impressionable.
They look like stingy moneylenders who repeatedly sort their gold: under the table I see how they almost synchronously smooth their guts. They pointlessly count the number of scraps, hoping that now they will find the missing, now, just a second later, they can start breathing again. They hope: there is at least one thousandth part of the chance that they are not dead, that this is a stupid joke. They hope that the darkness and cold in which they are found can be driven away, but only some vague premonition of infinite disappointment prevents them from completely plunging into fantasy where they are again alive. How much they want to return after they realized that life - this short interval between the mother's womb and the womb of the grave - was much better than eternal peace and quiet, in which nothing ever happens, and only time with a scratch scraped their bones.
- I'm sorry - I have too hoarse, choked voice, which goes to their feet. - I am so sorry. I'm very sorry ... - we're not on Tiffany's cheerful and inspiring breakfast - we're at Finnegans funeral feast, and I, grumbling indiscriminately to the scruffy floor: "I'm sorry, I'm really sorry" - I try to merge with the color of linoleum.
The language is not suitable for expression of grief - so it seems to me, when I shut my mouth with my palm and begin to cry quietly. How can I explain that I'm sorry that they are dead? .. How can I explain that I empathize with their loss of their lives as their own?