Текст песни Лев Толстой - Хаджи-Мурат
Просмотров
6
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Лев Толстой - Хаджи-Мурат, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Аул, разоренный набегом, был тот самый, в котором Хаджи-Мурат провел ночь перед выходом своим к русским.
Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.
Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и гиен, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.
Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и гиен, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
The aul, ruined by raid, was the one in which Haji Murat spent the night before his access to the Russians.
Sado, who had Haji Murat, went to the mountains with his family when the Russians approached the aul. Returning to his aul, the Sado found his saple destroyed: the roof was failed, and the door and pillars of the gallerys were burned, and the insides was cuffed. His son, that beautiful, with shiny eyes, a boy who looked enthusiastically at Haji Murat, was brought dead to the mosque on a horse-covered horse. He was pierced with a bayonet in the back. The noble woman who served, during his visit, Haji Murat, now, in a shirt torn on her chest, opening her old, sagging breasts, with her hair loose, stood over her son and scratched her face and without ceasing to howl. Sado with a pick and shovel went with his relatives to dig a grave to his son. The old grandfather was sitting against the wall of the collapsed Sucks and, strict a wand, stupidly looked in front of him. He just returned from his beekeeper. The two sites of hay there were burned; Parged and burned by the old man and exit apricot and cherry trees and, most importantly, all the hives with bees were burned. The howl of women was heard in all houses and in the square, where two more bodies were brought. Small children roared with their mothers. The hungry cattle, which had nothing to give. Adult children did not play, but looked at the elders with frightened eyes.
The fountain was puzzled, obviously on purpose, so that the water could not be taken from it. The mosque was also packed, and the mullah with mutualms cleared it.
The old people gathered in the square and, squatting, discussed their situation. Nobody spoke about hatred of the Russians. The feeling that all Chechens experienced from small to great was stronger than hatred. It was not hatred, but the non -recognition of these Russian dogs and such disgust, disgust and bewilderment to the ridiculous cruelty of these creatures that the desire for their extermination, as a desire for the extermination of rats, poisonous spiders and hyenas, was as natural as a sense of self -preservation.
Sado, who had Haji Murat, went to the mountains with his family when the Russians approached the aul. Returning to his aul, the Sado found his saple destroyed: the roof was failed, and the door and pillars of the gallerys were burned, and the insides was cuffed. His son, that beautiful, with shiny eyes, a boy who looked enthusiastically at Haji Murat, was brought dead to the mosque on a horse-covered horse. He was pierced with a bayonet in the back. The noble woman who served, during his visit, Haji Murat, now, in a shirt torn on her chest, opening her old, sagging breasts, with her hair loose, stood over her son and scratched her face and without ceasing to howl. Sado with a pick and shovel went with his relatives to dig a grave to his son. The old grandfather was sitting against the wall of the collapsed Sucks and, strict a wand, stupidly looked in front of him. He just returned from his beekeeper. The two sites of hay there were burned; Parged and burned by the old man and exit apricot and cherry trees and, most importantly, all the hives with bees were burned. The howl of women was heard in all houses and in the square, where two more bodies were brought. Small children roared with their mothers. The hungry cattle, which had nothing to give. Adult children did not play, but looked at the elders with frightened eyes.
The fountain was puzzled, obviously on purpose, so that the water could not be taken from it. The mosque was also packed, and the mullah with mutualms cleared it.
The old people gathered in the square and, squatting, discussed their situation. Nobody spoke about hatred of the Russians. The feeling that all Chechens experienced from small to great was stronger than hatred. It was not hatred, but the non -recognition of these Russian dogs and such disgust, disgust and bewilderment to the ridiculous cruelty of these creatures that the desire for their extermination, as a desire for the extermination of rats, poisonous spiders and hyenas, was as natural as a sense of self -preservation.