Текст песни Кит - 4х4
Просмотров
12
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Кит - 4х4, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Он играл в старом сарае на заброшенном пианино.
Прятал его под кучей фуфаек и старых шмоток.
Он играл и задорно припевал "хава нагила".
Он еще не раз порвет свою глотку.
Немцы оккупировали город.
Убивали каждого, кто попадется им на пути.
И когда беда добралась до их дома.
Он играл. И не мог, не закончив, уйти.
Был расстрел. Всю семью. Две обоймы.
Он играл и слышал выстрелы в доме.
Он играл. Он пел. И он плакал.
Видел фашиста в дверном проеме.
Глаза в глаза. Отчаяние и беспощадность.
При виде дула он не пригнулся и не стал плакать.
Он продолжал играть. Он продолжал показывать жадность.
Он знал, в какую сторону через пару мгновений падать.
Опущен ствол. И пальцы прекратили бегать.
Тот, что с автоматом целился в него,
Тот, что мать с отцом убил, не знал, что делать!
Он просто рядом сел. И попросил сыграть еще.
Те продолжали жечь дома. С улыбкой кровожадной,
Те продолжали убивать. Не зная чувства жалости.
Он продолжал играть. В заброшенном сарае.
А немец слушал и не мог сдержать той радости,
Видя, как у парнишки голову срывает,
Как у ребенка. От самой вкусной сладости.
Сожгли весь город. Каждый дом и каждый переулок.
В живых остался только он. И знал об этом лишь один.
Они сидели рядом, и оба, потушив окурок,
Знали, сейчас последний выстрел, гражданин.
Оставив пачку сигарет и 6 кусочков хлеба.
Он улыбнувшись, вышел. Ни сказав ни слова.
А парень сквозь дыру смотрел на небо.
Задумался. И начал играть. Снова и снова.
И каждый месяц, поздно ночью открывалась дверь.
И слушатель тот с хлебом, спичками и сигаретами,
Садился возле него. И понял лишь теперь.
Что по-настоящему можно назвать победами.
Играть и душу отдавать тому,
Кто всю семью, без доли сожаления,
В могилу уложил, подобно одному.
Тому, кто даже не просил прощения.
А он играл. Он пел. Он отдавался до последней капли!
Для единственного слушателя в его маленьком мире.
К его приходу он надевал самые лучшие пакли.
И выступал в большущем зале. Четыре на четыре.
Прятал его под кучей фуфаек и старых шмоток.
Он играл и задорно припевал "хава нагила".
Он еще не раз порвет свою глотку.
Немцы оккупировали город.
Убивали каждого, кто попадется им на пути.
И когда беда добралась до их дома.
Он играл. И не мог, не закончив, уйти.
Был расстрел. Всю семью. Две обоймы.
Он играл и слышал выстрелы в доме.
Он играл. Он пел. И он плакал.
Видел фашиста в дверном проеме.
Глаза в глаза. Отчаяние и беспощадность.
При виде дула он не пригнулся и не стал плакать.
Он продолжал играть. Он продолжал показывать жадность.
Он знал, в какую сторону через пару мгновений падать.
Опущен ствол. И пальцы прекратили бегать.
Тот, что с автоматом целился в него,
Тот, что мать с отцом убил, не знал, что делать!
Он просто рядом сел. И попросил сыграть еще.
Те продолжали жечь дома. С улыбкой кровожадной,
Те продолжали убивать. Не зная чувства жалости.
Он продолжал играть. В заброшенном сарае.
А немец слушал и не мог сдержать той радости,
Видя, как у парнишки голову срывает,
Как у ребенка. От самой вкусной сладости.
Сожгли весь город. Каждый дом и каждый переулок.
В живых остался только он. И знал об этом лишь один.
Они сидели рядом, и оба, потушив окурок,
Знали, сейчас последний выстрел, гражданин.
Оставив пачку сигарет и 6 кусочков хлеба.
Он улыбнувшись, вышел. Ни сказав ни слова.
А парень сквозь дыру смотрел на небо.
Задумался. И начал играть. Снова и снова.
И каждый месяц, поздно ночью открывалась дверь.
И слушатель тот с хлебом, спичками и сигаретами,
Садился возле него. И понял лишь теперь.
Что по-настоящему можно назвать победами.
Играть и душу отдавать тому,
Кто всю семью, без доли сожаления,
В могилу уложил, подобно одному.
Тому, кто даже не просил прощения.
А он играл. Он пел. Он отдавался до последней капли!
Для единственного слушателя в его маленьком мире.
К его приходу он надевал самые лучшие пакли.
И выступал в большущем зале. Четыре на четыре.
He played in an old barn on an abandoned piano.
He hid him under a bunch of fufak and old clothes.
He played and permanently sang Hava Nagila.
He will break his throat more than once.
The Germans occupied the city.
They killed everyone who came across them in the way.
And when the trouble got to their home.
He played. And he could not, without finishing, to leave.
There was an execution. The whole family. Two clips.
He played and heard shots in the house.
He played. He sang. And he cried.
I saw the fascist in the doorway.
Eyes to eyes. Despair and mercilessness.
At the sight of the barrel, he did not bother and did not cry.
He continued to play. He continued to show greed.
He knew which way in a couple of moments to fall.
The trunk is lowered. And the fingers stopped running.
The one that aimed at him with an automaton,
The one that his mother and father killed did not know what to do!
He just sat next to him. And he asked to play more.
They continued to burn at home. With a bloodthirsty smile,
They continued to kill. Not knowing a sense of pity.
He continued to play. In an abandoned barn.
And the German listened and could not hold back that joy,
Seeing how the guy's head is torn off,
Like a child. From the most delicious sweetness.
They burned the whole city. Each house and every lane.
Only he survived. And only one knew about it.
They sat nearby, and both, putting out the cigarette butt,
They knew that now the last shot, a citizen.
Leaving a pack of cigarettes and 6 pieces of bread.
He smiled, went out. Neither saying a word.
And the guy looked through the hole through the hole.
Thinking. And he began to play. Again and again.
And every month, late at night the door opened.
And the listener is with bread, matches and cigarettes,
He sat down near him. And I understood only now.
What can really be called victories.
Play and give the soul to that
Who is the whole family, without a share of regret,
He put in the grave, like one.
To the one who did not even apologize.
And he played. He sang. He surrendered to the last drop!
For the only listener in his small world.
By his arrival, he put on the best pacley.
And he performed in the huge hall. Four by four.
He hid him under a bunch of fufak and old clothes.
He played and permanently sang Hava Nagila.
He will break his throat more than once.
The Germans occupied the city.
They killed everyone who came across them in the way.
And when the trouble got to their home.
He played. And he could not, without finishing, to leave.
There was an execution. The whole family. Two clips.
He played and heard shots in the house.
He played. He sang. And he cried.
I saw the fascist in the doorway.
Eyes to eyes. Despair and mercilessness.
At the sight of the barrel, he did not bother and did not cry.
He continued to play. He continued to show greed.
He knew which way in a couple of moments to fall.
The trunk is lowered. And the fingers stopped running.
The one that aimed at him with an automaton,
The one that his mother and father killed did not know what to do!
He just sat next to him. And he asked to play more.
They continued to burn at home. With a bloodthirsty smile,
They continued to kill. Not knowing a sense of pity.
He continued to play. In an abandoned barn.
And the German listened and could not hold back that joy,
Seeing how the guy's head is torn off,
Like a child. From the most delicious sweetness.
They burned the whole city. Each house and every lane.
Only he survived. And only one knew about it.
They sat nearby, and both, putting out the cigarette butt,
They knew that now the last shot, a citizen.
Leaving a pack of cigarettes and 6 pieces of bread.
He smiled, went out. Neither saying a word.
And the guy looked through the hole through the hole.
Thinking. And he began to play. Again and again.
And every month, late at night the door opened.
And the listener is with bread, matches and cigarettes,
He sat down near him. And I understood only now.
What can really be called victories.
Play and give the soul to that
Who is the whole family, without a share of regret,
He put in the grave, like one.
To the one who did not even apologize.
And he played. He sang. He surrendered to the last drop!
For the only listener in his small world.
By his arrival, he put on the best pacley.
And he performed in the huge hall. Four by four.